Михайлова Н.В.

Женский дискурс:

эмансипация или мифологизация?

 

Только о девушках и низких людях труд-

но заботиться. Если вы приблизите их,

они становятся нескромными, если вы

держите их на расстоянии, они жалуются

Конфуций.

 

Женщина не существует.

Ж. Лакан.

Вероятно, у одной группы читающих название данного текста вы-

зовет скептическую усмешку, у другой - безразличный зевок, у треть-

ей - резкое негодование: перечислять качество реакций можно до бес-

конечности. Проблема скорее заключается в своевременности текста с

подобной тематической территорией. Какова степень его актуальности?

- или вопрос был задан со слишком утилитарных позиций? Но ведь

расцвет первой волны борьбы за эмансипацию как раз совпадает с

оформлением утилитаризма в теоретическое учение? Следовательно,

весь пафос женского движения редуцируется к обыденному получению

выгоды путем ультимативной линии поведения? А если дело в сакраль-

ном поиске категорически иного мироощущения, присущего половине че-

ловечества, ранее не имевшей голоса, ныне же заговорившей на все

лады сразу? По правде сказать, ни один из поставленных вопросов не

достоен получить хоть какой-нибудь ответ.

Задать вопрос - означает произвести имплозию смыслов на по-

верхности вопрошаемой представленности, положить конец ее сиротли-

вой бесхозности, вывести на освещенную ойкумену знания. Сегодня не-

кого спросить /да и спросить не с кого!/. В ответ слышится гул го-

лосов, не сочетающихся по диапазону, фоно-эффект проходит звуковым

смерчем и затихает, поглощенный акустическими устройствами. Спро-

сить о женщине некого, точнее: о ней расскажут слишком многие, но

каждый будет иметь ввиду конвенционально сложившуюся структуру, ко-

торую принято именовать женщиной. Поэтому с самого начала следует

оговориться - в дальнейшем дискурсионным практикам подвергнется ис-

торически сложившаяся структура, претерпевающая в последнее время

/а именно, на протяжении двух веков/ постоянное корректирование и

одновременно требующая своей легитимации: ее кодовое название -

женщина. Еще одно категориальное допущение - нетрадиционность пред-

ложенной структуры: при достаточно четко выписанном ядре /физиоло-

гические особенности, линия поведения, сфера применения и т. д./ -

деконцентрация, размывание границ /женские ценности, этика, логика

и т. п. - споры о них не утихли и по сей день, а напряженность

проблемы объясняется гетерогенностью методологических установок и в

то же время отсутствием в них универсального принципа /как-будто

универсализму суждено сыграть роль панацеи//.

Разомкнутая структура неизбежно стремится к самоликвидации:

нечто вроде техногенного суицида. Уничтожение строгой классифика-

ции, смещение многоуровневой системы иллюстрируются "мужскими" эле-

ментами в женской моде, толерантностью манер, перераспределением

социальных и интимных ролей; последнее, что традиционно идентифици-

рует женщину как таковую - материнство /правда, киноиндустрия в

своих фантастических видениях продемонстрировала деконструкцию

единственного "стойкого" звена структуры - по счастью, это всего

лишь киноиллюзии/. Общественные движения за запрещение абортов и

усиление опеки над материнством настойчиво пытаются своими акциями

удержать от распада рассыпающуюся у всех на глазах структуру-женс-

твенность /к чести кинопромышленности необходимо отметить ее адек-

ватную реакцию на подобные социальные явления - но об этом, если

придется к слову, позже/.

Процесс самоликвидации нельзя отождествить с капитуляцией, он

скорее напоминает мутацию /и на физиологическом уровне, и на интел-

лектуальном/, в ходе которой совершается не смена парадигм, /прес-

ловутые диалектика, оппозиционность и противостояние по-прежнему

организуют дискурс мутирующей структуры-женственности/, а спарива-

ние прежних, но хронически больных стратегий мышления, конструиро-

вания субъекта, морально этических установок, в результате чего на

свет появляется хтоническое чудовище феминизма, больше соответству-

ющее архаическим фантасмагориям, чем современному изощренному /даже

"извращенному"/ фантазму.

О чем здесь речь? Да лишь о том, что декларируя отвращение к

общепринятому порядку, выдержанному в маскулинных тонах, феминизи-

рующие авторы /как правило, относящиеся к структуре-женственность/

становятся в оппозицию и тем самым укрепляют маскулинистическую

культуру, в рамках которой и существует описываемая структура. Ко-

нечно, они зачастую объявляют отсутствие у себя каких-либо "крово-

жадных целей", стремятся "создать новый ракурс интеллектуальности".

Но в том-то и дело: создавая, строя, концептуально оправдывая свои

поступки /в общем, легитимируя _свои_ корреляты знания, патентуя их

открытие/ феминизм способствует оформлению современного мифа женс-

твенности; прежняя, отнюдь не совершенная структура утрачивает во

многом смысл, обращаясь в мифе в полую форму. Важно подчеркнуть

глубокий трагизм этого мифа, заключающийся в его маскулинистской

приверженности. Как бы авторы феминистского толка не уклонялись от

фоно-фаллоцентрической культуры, они к ней и вернулись - нет, не

так: они сконструировали гиперфаллоцентрическое видение мировиде-

ние, претендующее на высочайший уровень мифологизации.

Дальнейшее текстовое пространство будет заполняться в соот-

ветствии именно с этим выводом, т. к. на данной стадии он еще слиш-

ком суггестивен и требует если не развернутого спекулятивного дока-

зательства /оно, несомненно, ввергнет нас в эпицентр фаллического

мифа/, то ряда примеров, взятых из самих текстов с феминистской

спецификой. Здесь самое время очертить круг используемого материала

и объяснить некоторую предвзятость в его выборе. Феминизм - понятие

двухуровневое: с одной стороны - это общественное движение, имеющее

свои информационные органы, выпускающее множество деклараций, про-

водящее конгрессы и издающее итоговые коммюнике; с другой - комп-

лекс теорий, окрашенный социальными, философскими и психологически-

ми оттенками. Первое явление феминизма значимо в историческом ра-

курсе, при рассмотрении становления структуры женственности; одна-

ко, так ли уж остро стоит вопрос об "этапах" ее оформления? Хотя

справедливо будет отметить значительную долю социологических изыс-

каний в теоретической нише феминизма /это одна из его характерных

черт/. Наибольший интерес представляют тексты, написанные в русле

постструктурализма и проводящие, как им кажется, подрывную деятель-

ность относительно фаллического мышления. В какой-то степени "женс-

кое письмо" действительно разрывает когерентность маскулинистских

знаковых оборотов, но смешав иерархию одних позиций, оно с бравым

самодовольством вводит другую гипероппозицию: до сих пор всех за-

бавляло /а кого-то умиляло/ противопоставление мужского - женскому,

духа - телу, правого - левому, теперь оппозиции сместились, благо-

даря введению в их структуру элемента "гипер": мужское - гипермужс-

кое, дух - гипердух и т. д.

Кроме работ самих авторов-феминисток / Дж. Гримшоу, Ю. Кристе-

ва/ нельзя оставить без внимания тексты современных мыслителей, так

или иначе высказывавшихся по поводу "эротизма", "сексизма", "женс-

твенности" и т. п. /Ж. Батай, Ж. Бодрийар, Ж. Делез, Р. Барт/. Не-

кое подобие верности постструктурализму прослеживается на примере

трактовки мифологичности структуры-женственности, репрезентируемой

текстами "женского крыла" пишущей "братии". Миф как коммуникатив-

ная, конвенционально выверенная система безотказно работает на тер-

ритории пост-мысли. Навести матрицу мифологемы на выбранную струк-

туру - единственная возможность, пользуясь конденсатами нашего язы-

ка, выйти из гипноза маскулинизма, не ударяясь в другую крайность и

избежав двойного влияния. Но вступив на тропу мифа, либо принимаешь

его безоговорочно, либо производишь его деструкцию, взяв на себя

полномочия мифолога. Вряд ли обе позиции окажутся подходящими: миф

женщины создан задолго до нас и не в наших интересах производить

его разоблачение. Существовать внутри структуры, испытывать на себе

все перебои в его работе и вместе с ней претерпеть трансфертный пе-

реход - кто способен пойти на подобные "испытания" и не удариться

затем в "мемуарный" жанр или, что еще хуже, - в саморефлексивное

чудачество? - видимо одному дискурсу по силам поставленная задача;

тогда последуем за ним, не сопротивляясь и не предписывая никаких

установок и условий, в противном случае тексту будет грозить аббе-

рация, двусмысленность обернется бессмысленностью, коннотативный

ряд сменится механически сцепленными, до боли знакомыми знаками.

Последнее вводное замечание, относящееся к состоянию структу-

ры-женственности. Его достаточно сложно объективизировать теорети-

чески; метафора на языковом уровне - удачный эквивалент дефиниции,

поэтому сначала отметим: структура "подвешена в воздухе", в ее рам-

ках классификации, распределению, описанию и т. д. подвергается

нечто, никогда не присутствовавшее, это даже не структура структу-

ры. В действительности /хотя большой вопрос, что понимать под дейс-

твительностью/ нет такого аналога, который соответствовал бы струк-

туре-женственности /если не считать ребра Адама/. Женщина - искусс-

твенно выращенный продукт маскулинистской культуры /по крайней ме-

ре, образ женщины, постоянно встречающийся на улицах, в печатных

изданиях и на телеэкранах/, она - программа, сканированная с по-

верхности структуры, бодрийаровский симулякр четвертого порядка,

скрывающий факт своего несуществования; и может быть насилие в со-

циальной и интимной сферах не идет ни в какое сравнение с насилием

симуляционным.

Всякое замечание о "таинственности" женщины, о ее "природном"

тяготении к утаиванию истины одновременно пародийны и кощунствен-

ным. Тайна заключается в отсутствии носителя сакральности; характе-

ристика женщины как природного начала перечеркивается ее техноген-

ным производством; стихийность, спонтанность, эмоциональность выве-

ряются словно лекарственные дозы. Впрочем, достаточно метафоричес-

ких сравнений, пора конструктивно обсудить, отчего одна из состав-

ляющих самой глобальной оппозиции "мужское" - "женское" оказалась

искусственно "оживленным" зеркальным отражением другой компоненты?

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Как ни стараются изжить историческое развертывание смыслов в

пользу теоретического дискурса, без определенной перспективы, исто-

рического горизонта и выделения этапов не обойтись. Правомерен воп-

рос: почему? Что несет с собой мыслительная эклектика? Неужели дух

Просвещения все еще крепко держит свои позиции? Здесь происходит

смещение двух разных понятий "исторического" и "историзма" /поппе-

ровская традиция различения этих категорий в данном случае не учи-

тывается/. Историзм провозглашает всеобщность мета-повествований

/нарративный тоталитаризм/, легитимацию знания, связанного с идеей

научного и социального прогресса: глобализм и фундаментализм явля-

ются генетическими уродами, порожденными историзмом. Исторический

же дискурс преследует совсем иные цели: на территории мысли с его

помощью расставляются метки, ориентирующие теоретический дискурс в

хаотичном скоплении фактов. Историческое повествование если не раз-

решает проблему репрезентации мысли, то переводит ее на более ус-

тойчивую почву исторически достоверных событий;предлагается бесхит-

ростная операция - скомпоновать выдернутые из различных сфер факты

в определенной последовательности и продублировать заключение авто-

ра того или иного текста. Предложение заранее провокационное, но

дающее неплохие результаты. Второе положение, оправдывающее необхо-

димое присутствие исторического элемента, связано с "онтологичес-

кой" установкой автора. Оперировать фактами означает играть ими,

оставаясь на поверхности мысли, горизонтально раскручиваясь, а не

пробуравливая пласты, уподобляясь кроту. Тех, кто скептически отно-

сится к "легкому" стилю и предпочитает нагромождение тяжеловесных

фраз, можно отослать к одному меткому замечанию Делеза: "Кольца

змеи более запутанны, чем подземные ходы крота". (1)

Учитывая оба момента, прежде всего обозначим временные рамки

материала, подвергаемого исследованию. Одним из первых декларацион-

ных документов феминизма выступает работа Мери Уоллстоункрафт "За-

щита прав женщин", датированная 1792-м годом, именно с конца восем-

надцатого столетия и начинается процесс субъективации женщины, при-

ведший в наши дни к ее мифологизации. Весь предыдущий период вполне

укладывается в формулу становления структуры-женственности, форми-

рования наиболее распространенного психологического, физиологичес-

кого и интеллектуального типа женщины. Помимо исторической границы

требуется провести и географическое деление. Несомненно, важны эт-

нические и расовые особенности оформления структуры в различных ре-

гионах; дабы текст смог дойти до некоего рубежа, ограничим поле

размышления Европой.

Объявив восемнадцатый век началом конструирования женского

субъекта, легко попасть под высказанный М. Фуко в "Словах и вещах"

контртезис, провозглашающий: человек - изобретение недавнее и конец

его, быть может, не далек. Следовательно, нет ничего экстраординар-

ного в появлении феминистического движения, оно соответствует всему

строю культуры? Весьма парадоксально: ведь феминизм клеймит маску-

линизм и одновременно совпадает с его организующими установками.

Отныне он тактически продуманно лишает общепризнанную структу-

ру-женственность ее смыслового наполнения, превращая ее в форму, в

манекен, ожидающий новых концептуальных вливаний, вырабатывающихся

в "лабораториях" пишущих дам /полностью мифологическая формула бу-

дет описана чуть ниже/. Существует еще одно "непроясненное" место в

теоретической базе феминизма; он достаточно определенно связывает

себя с постмодернистскими течениями, объявляя даже большую последо-

вательность в своих текстах, чем у мужчин-постмодернистов, опуская

при этом категориально важное допущение. Кроме критики эстетики

Просвещения постмодерн отличается ощущением крайней усталости,

утомленности, удрученности от вынужденного пребывания в центре вни-

мания. Постмодерн - это принцип ускользания, толстого слоя грима.

Предшествующая ему европейская мысль так или иначе повторяла опыт

Сократа, проповедывавшего на улицах Афин, этого мрачноватого враче-

вателя, теребившего афинян в их языческо-несведующем состоянии; че-

ловека, находящегося под пристальным вниманием, провоцирующего воп-

росы и разрушающего ответы. Современная философия не забыла Сокра-

та, однако ее опыт - это опыт того, кто выпил цикуту, принеся в

жертву Асклепию петуха, в благодарность за излечение от жизни.

Постмодерн оставил пустой орхестру греческого театра и фемини-

зирующие писательницы не замедлили ее занять, во многом заново пов-

торяя пройденный путь. Подтверждением этому служат их тексты, вме-

щающие в себя и критику "патриархального традиционализма", и телео-

логические установки, сопряженные с "универсализмом" и "абстракт-

но-познавательной ориентацией": "...смысл "феминистического вызова"

в разоблачении традиционного типа научности, который в ряде случаев

принципиально связан с отказом тематизировать собственные посылки".

(2). Обличая сексизм и порнографию, "дамская" теория сама "раздевает

себя" на глазах у изумленной публики /простите за излишнюю нагляд-

ность, но точнее не скажешь/.

Примерно до конца восемнадцатого - начала девятнадцатого сто-

летий структура-женственность пребывала в состоянии самоконструиро-

вания, саморазвития и т. д. Женский дискурс исключался из прост-

ранства знания и это стало благодатной почвой для скрытого, непро-

явленного размывания границ и "водоразделов" фаллоцентрической

культуры. Как только структура-женственность добровольно отказыва-

ется от смыслового наполнения и концепция феминизма начинает наби-

рать обороты, возможность "перевести женственность по другую сторо-

ну черты и смешать термины оппозиции" /Бодрийар/ превращается в

утопическую и раздражающую болтовню. Отныне любые теории "женского

письма", женские способы означивания, женский эротизм лишь способс-

твуют дальнейшей мифологизации женственности, трансформации интим-

ного, находящегося всегда где-то на изнанке бытия, в гипертрофиро-

ванную симуляционную систему.

Нет необходимости идеализировать прошлое женщины и оплакивать

ее настоящее: ни в первом ни во втором случае о ней речь не идет,

практикам текстового анализа подвергаются конвенциональные, дистри-

бутивные единицы. Они расположены "по ту сторону добра и зла", и

если у кого-то та или иная дефиниция вызовет симпатию, подобные ак-

сиологические выпады объясняются индивидуальными склонностями чита-

ющего, а не пристрастиями репрезентатора.

Расставив все точки, обратимся к наиважнейшей проблеме, о ко-

торой было заявлено еще в начале текста: субъективация женщины,

окультуривание ее в качестве субъекта. Способы субъективации, при-

меняемые к ней, в большинстве случаев укладываются во всеобщую схе-

му конструирования субъекта, однако, есть и некоторые новшества,

чье использование возможно исключительно в рамках структуры-женс-

твенности, особенно ее трансформации в форму. Дабы не увязнуть в

разнообразии материала, для исследования выбраны четыре операции.

После их оглашения правомерно возникновение вопроса об их временном

несоответствии выбранной проблеме. Что здесь имеется в виду? -

практики субъективации в роли неких общественных установок сущест-

вовали и до конца восемнадцатого столетия /в нашем случае/, но

пройдя через фильтр дискурса, общепризнанные нормы теряют смысл

жизнеорганизующих устоев, сублимируя в принципы построения субъек-

та. Старые понятия принимают новое звучание, ранее являя собой пре-

цессию будущих потрясений. Поэтому в качестве примеров взяты следу-

ющие средства сегрегации /назовем их так/:

1 - именование

2 - сексизм

3 - конъюнктура моды

4 - симуляционная репрессия

Порядок способов воздействия на структуру-женственность не оп-

ределяется временным отношением, интенсивностью влияния и чем-то

еще в этом роде. Они расположены согласно убыванию явленности их

присутствия, т. е. первые три практики находятся примерно на одном

уровне /с небольшими градациями/ признания обществом их существова-

ния. Действительно, документы, гендерные роли и новации в моде дос-

таточно четко прослеживаются в непосредственном общении людей и в

текстовых аналогах. Симуляционная же репрессия признается в редком

случае, и это легко объяснить: допустив ее наличие, придется либо

объявить все комбинаторные модели симуляционными, либо сменить их

на иные /на какие?/ - обе перспективы не из приятных.

1. ИМЕНОВАНИЕ. По сути, в структуре-женственности всегда дейс-

твовали две силы: центростремительная и центробежная, созидающая и

разрушающая, разоблачающая /вернее, требующая разоблачения/ и дис-

симулирующая. Первая "ипостась" флегматично подчинялась "зову вре-

мени" и приняла субъективацию за должное, вторая - сопротивляется и

по сей день, делая это все так же незаметно, ускользая в любую под-

вернувшуюся щель.

Имя - неоднозначное явление в культурном пространстве. Сейчас

оно представляет интерес с позиции конкретизации: именно Эта женщи-

на и никакая другая. Имя женщины, раз и на всегда ей данное, обязы-

вает ее к выполнению разнокачественных ролей: жены, матери, сестры.

Иокаста, признающая единичность своего имени, фиксирует все возмож-

ные отношения с окружающими, замирает в социальной статике и этим

обрекает себя на кровавую жертву. Иокаста - жена Лайя, Иокаста -

сестра Креонта, Иокаста - мать Эдипа - круг смыслов замкнулся и из

него не вырваться хотя бы потому, что она получила исчерпывающее

определение посредством именной идентификации: микроструктура, го-

товая подорвать сложившиеся связи или, наоборот, пожертвовать собой

ради их нерушимости, достигла своего зрелого состояния. В любом

случае под сомнение ставится не акт именования, а коммуникатив-

но-родственная линия. Женщина, стремящаяся к закреплению за собой

конкретного имени, намеренно выдвигает на первый план акт инцеста

как своего рода повод к само-пожертвованию. Иокаста ни на мгновение

не отказывается от своего имени; если бы ей это пришло в голову,

инцест оказался бы амбивалентен отсутствию кровосмешения. Данный

тип структуры-женственности с полным правом можно отнести к потен-

циальным самоубийцам /литература предлагает множество примеров та-

кого рода, чего стоит небезызвестная Кармен/.

Женщина, выступающая против жертвенности, разрушающая устано-

вившиеся связи и обвиняющая сторону, подтолкнувшую к инцесту /муж-

чину/ - рьяная феминистка - являет собой изоморфную структуру-женс-

твенность. Конкретная жертва сменилась абстрактным закланием у ал-

таря общественной справедливости, вопиющей о равноправии искусс-

твенно воссозданной структуры с пространством, ее вмещающем. Оба

женских типа укрепляли в течение предшествующих веков обывательское

представление о слабой половине человечества, включающее в себя

весь спектр расхожих критериев: истеричность, покорность, спонтан-

ность, эмоциональность и т. д. /кстати, теперь совершенно ясна не-

лепость подобных оценок/. Понятие жертвы консолидирует вокруг себя

сопутствующие элементу, делает работу системы отлаженнее, тем самым

совершенно удовлетворяя техногенный характер структуры.

Субъективация носит тотальную окраску и спорить с этим нет

смысла /спор опять-таки выводит дискуссирующих на обозреваемую по-

верхность, в свою очередь субъективируя их/. Впрочем, избежать опе-

рационального именования можно, правда. путем деконструкции и де-

территоризации. Следующий момент исследования - пример диссипации

акта субъективации, когда уничтожаются правила двусторонней игры

/мужчина - женщина/ и вводятся гетерогенные элементы, дублирующие

партнеров и не позволяющие поставить финальную точку в отношениях.

Игнорирование родового имени, позволяет расстаться с континуумом

маркировки, резко разделяющей сферы доступного и запретного. Мно-

жественность имен /даже не имен, а мимолетных прозвищ/ децентрали-

зует понятие субъекта, вводит принцип маскарада в бинарную оппози-

цию. Женщина-линейная-структура уступает место многоуровневой кон-

фигурации. Каждое новое имя референциально своему лицу. Женщину "не

поймать за руку", она не способна ничем пожертвовать, вернее, жерт-

вуя очередным именем, она сублимирует в следующее и так до беско-

нечности /здесь все зависит от развития фантазии у мужчины, дающего

женщине имена по ее просьбе/.

Инцест уже не нарушает вертикальной линии родства; ее топогра-

фические знаки декодированы и деконтекстуализированы. Инцест повер-

гает ее в ризоматическое состояние, отметая всякую возможность ре-

лаксации структуры. Диссипативный строй акта кровосмешения снимает

остроту субъективации, расщепляет личность, претендующую на целост-

ность и внедряет язык шизоанализа, на котором "говорят" "тела без

органов", причем делают они это отнюдь не в привычном для всех сти-

ле - без исповеди, без назидания, без критики, "а на шизо-языке

чуждых новых слов, где образы накаляются и внезапно изменяются, где

лица предпочитают избегать свои головы, где "ровное пространство"

примитивных кочевников впредь будет сталкиваться с "волнообразным

пространством" деспотического капитализма и где технологии контро-

лируемости времени восстают против ретерриториализации кодов прост-

ранственно-контролирующих технологий" (3).

Центробежные и центростремительные силы влияют на структу-

ру-женственность в одинаковой степени. Такая пропорциональность

способствует каждый раз искусственной регенерации структуры. Проти-

водействие равно воздействию, разоблачить женственность в силах

лишь дискурсивная практика. Оправдано ли разоблачение, граничащее с

порнографией?

2. СЕКСИЗМ. Ярчайшей иллюстрацией симуляционности всей струк-

туры-женственности и пародийности ее репрезентаций /если, конечно,

о них еще можно упоминать, т. к. их следы все меньше проявляются на

негативе реальности, уступающей место гиперреальности/ оказываются

слова Джейн Лаззар, приводимые Линдой М. Гленком в своей работе

"Женщины и дуализм": "Чтобы избежать самого ироничного из пораже-

ний, в котором мы /женщины/ объединяемся с мужчинами в их способе

полужизни - автономность за счет близости, - мы должны постараться

не потерять то, что имеем", - пропаганда независимости, понимаемой

в банально-узком срезе отказа от близости, создание замкнутой

структуры наподобие тоталитарного государства, а следовательно, лю-

бое спекулятивное измышление, рядясь в облик реального, становится

бесплодным, фригидным, механически сцепленным набором смыслов. До

каких же пор философия, да и всякая работа мысли будут оставаться

невинными девственницами, вышивающими гладью постельное белье бес-

сознательному?

В свете вышеизложенной сентенции, увы, распространенной, но

вводящей в заблуждение, необходимо внести категориальную ясность.

Женщины как субстанциональной установки нет, ничто не подпитывает

левую сторону противоположностей, известных со времен Пифагора

/древние китайцы были прозорливее европейцев, отказавшись от разде-

ления Инь и Янь, приняв их за единый эстетический импульс, не нуж-

дающийся в практике трансцендирования, дисциплинирования и техноло-

гизации/; прав Деррида, говоря: "Истина - это женщина", и та, и

другая могут быть "объективированы" только метадискурсом; отступив

чуть в сторону от нарративов, истинность и женственность демонстри-

руют свой конвенциально структурный характер.

Итак, раз нет женщины - нет и сексизма как подавления и вытес-

нения. Создается иллюзия разрешения проблемы, хотя нельзя упускать

из вида присутствие структуры-женственности, обусловливающей выра-

щивание женского субъекта посредством сексизма. Обвинения в адрес

порнографической литературы, якобы "изображающей женщину существом

с единственным желанием - быть порабощенной", - явно не состоятель-

ны. Порнографическая индустрия всего лишь производит макеты субъек-

тивации структуры-женственности, разрабатывает технологии.

Выступление феминизма против сексизма, совпадающего по его

мнению в современном обществе с порнографией, крайне непоследова-

тельно, т. к. он сам всеми силами способствует субъективации, пред-

лагая дискурс "женского наслаждения".

Сейчас возникла потребность сделать некоторое теоретическое

отступление-разъяснение. Что больше всего раздражает в сексизме?

-дискриминация по половому признаку, обусловленная биоидными причи-

нами. Сексизм уподоблен орудию дознания, используя его можно "выр-

вать клещами" истину из женщины - это и есть суть патриархального,

классически-рационального мифа /непростительная оплошность участниц

феминистического движения - забыть основной тезис философствования,

предопределившего европейский рационализм: "... а чем больше /душа/

вдается в чувства, тем более делает человека похожим на скота"/.

(4). Попытки отказаться от сексизма не деконтекстуализируют фалло-

центризм, а инвестируют его, ревалоризируя "чистоту знания".

Истинная нейтрализация сексизма как практики воздействия проис-

ходит в его дискурсе, т. е. переведенный на дискурсивную поверх-

ность, сексизм теряет прикладной смысл и становится автономным, са-

модостаточным императивом. Мужчина и женщина в равной степени игра-

ют роль средств дискурса сексизма; они не бинарные оппозиции, а

сингулярности в текстовом пространстве; сексизм - не орудие, а

цель, чье достижение детерминировано когерентностью сингулярностей.

Теперь очевидно: выделение дискурса "женского наслаждения"

окончательно мифологизирует структуру-женственность. Множествен-

ность женского эротизма, ее эрогенные зоны водворяются дискурсом на

поверхность, где желание через выговаривание разряжает напряжен-

ность сенсибильных точек, нивелируя их; метафоричность языка обра-

зует гипер метафору, т. е. все тот же миф. Вот к чему приводит на-

писание текстов и разработка теорий женского письма - к интеллекту-

альному дематериализованному сексизму. Безусловно, желание проти-

востоять мифологизации молчанием не поможет выбраться из двусмыс-

ленности. Однако, работая в рамках Этого языка, остается, действи-

тельно, только одно - промолчать, дабы не удариться либо в пош-

лость, либо в глупость, которые зачастую сопровождают друг друга.

Последняя интуиция, обращенная к сексизму, напрашивается сама

собой, т. к. невозможно проигнорировать источники, поднимающие

"знамя сексизма по флагштоку". Интуиция опирается на трактовку жен-

щины-матери, прослеживающуюся в подобной литературе; Ж. Делез пред-

лагает следующие определения трем типам матери /они касаются мазо-

хистских представлений, но вполне годятся и для обобщенного интерп-

ретирования/: гетерическая, эдипова и оральная. Не вдаваясь в под-

робности их отличий, отметим основное: женщина-образ, сканированный

со структуры-женственности, в первую очередь является носительницей

парадигмы размножения, она - "производительница себя самой как жен-

щины и как пола" /Бодрийар/. Именно сквозь эту позицию происходит

рефракция наслаждения и эротизма женщины, только так она может быть

"желанна", собирая вокруг себя организующие понятия "эрос" и "тана-

тос", в этом оплот ее присутствия, но в противовес возникает другое

провокационное предложение: отрешить женщину от ее последней иден-

тификационной характеристики, провести чудовищный процесс отчужде-

ния ее от материнства. Каковы окажутся результаты? - рухнет один и

з самых живучих мифов или воскреснет пра-архаическое чудо, воспри-

нимающее эротизм как цель, наслаждающееся телеологичностью процес-

са?

3. КОНЬЮНКТУРА МОДЫ. Третья практика субъективации выбрана не

для обособленного изучения, а в качестве референта к вышеизложенным

тезисам. Само понятие "мода" употребляется здесь в узком, специфи-

ческом смысле: модная одежда - конструктор стилизации человеческого

тела. Такое преднамеренное ограничение в трактовке категории "мода"

обусловлено магистральной задачей текста - продемонстрировать "до-

феминистское" состояние структуры-женственности, соотнести ее с ак-

том конструирования женского субъекта и обозначить два амбивалент-

ных процесса, происходящих в рамках структуры: мифологизацию ее

смыслов и разрушение /если угодно, эмансипацию/ ее элементов. Сводя

весь дескриптивный аппарат к указанной цели, следует остановить

внимание на автономном значении используемого материала, поэтому

предварительно речь пойдет о производстве первых модных печатных

изданий и швейных мануфактур связано с мутационными тенденциями в

структуре-женственности.

Не секрет, что в докапиталистические эпохи одежда представляла

собой не утилитарный предмет, а целое состояние, хранимое с особой

тщательностью и передаваемое по наследству /элемент традиционалист-

ского уклада жизни/. Континуум владения прерывался изменениями,

спровоцированными демографическими, экономическими, политическими и

даже экологическими причинами. Один и тот же силуэт долгое время

оставался неизменным эталоном, одежда не столько отвечала утилитар-

ным требованиям, сколько проводила четкие границы и различения меж-

ду сословиями, "кастами", а следовательно, и полами /гендерные роли

вполне укладываются в систему кастового деления/. Чем традиционней

общество, тем сильнее в нем приверженностей к внешнему отличию.

Ручная работа лишь подчеркивала разницу в пошиве дамской и мужской

одежды /в Чехии 14 века мужское платье шили исключительно мужчины/.

Постепенно в Европе стала сдавать свои позиции сословная иерархия,

но быстрее всего эта капитуляция отразилась на мире моды и в первую

очередь были смешаны, смещены различия между женским и мужским кос-

тюмами.

Структура-женственность получила двойную инъекцию. Вначале це-

ховое производство уступило место машинному, сводящему на нет инди-

видуальность. Мода требовала типичности и всеобщности; тогда ей на

помощь пришли периодические модные издания /первый журнал "Cabinet

des Modes" стал издаваться в 1785 г./, выкристаллизовывавшие в те-

чение многих лет характерные особенности женского поведения и пред-

лагающие ныне конкретные типы /например, женщина-вамп или женщи-

на-подросток/, разработанные до мельчайших подробностей /от цвета

волос до высоты каблука/. Следующая прививка привела к сильному за-

имствованию /а иногда совершенному копированию/ деталей мужского

костюма. Это не одно проявление женской страсти к переодеванию и

маскараду. Мужские детали в дамском гардеробе - последний, отсутс-

твующий ранее аспект мифологизации.

Разрушение классически-традиционных стандартов ведет не к

"разгерметизации" фалло-логоцентрической культуры, а к мифологиза-

ции одной из сторон оппозиции и, соответственно, к гиперреальности

противоположной структуры. На сегодняшний момент в дискурсе моды

произошло сцепление элементов мифа; структура-женственность изгнана

из своего последнего смыслового приюта - материнства, ведь принципы

пошива мужского платья, перейдя в правила покроя дамской одежды,

наделяют ее сексуальностью, которая, как известно, бывает только

мужской. Абсолютный миф. Интересен опыт склонных к переодеваниям

дам, подражавших мужчинам, но идентифицировавших себя при этом с

женщинами /наиболее показательна судьба Жорж Санд - Авроры Дюпен,

баронессы Дюдеван/. Дискурсу сексизма не по силам произвести дест-

рукцию структуры-женственности, он все равно вращается вокруг одной

и той же координаты - женщины-матери, "производительницы себя как

пола". Но дискурс моды без особых усилий аннулирует смысл материнс-

тва, подготавливая пустую форму для порождения мифа.

Следует констатировать факт, что в архаичных обществах, где

преследовали смертной казнью того, кто носил одежду, принадлежащую

другому полу, структура-женственность наименее подверглась мифоло-

гизации. Окончательно сложившийся миф был бы невозможен без протес-

тов врачей, бьющих тревогу по поводу увеличения смертности женщин

из-за ношения корсетов, без вызывающего поведения коротко подстри-

женных девиц. Однако, вырвавшись из-под "гнета" маскулинизма, смог-

ла ли женственность создать "новый ракурс интеллектуальности" пос-

редством дискурса моды? - без комментариев...

4. СИМУЛЯЦИОННАЯ РЕПРЕССИЯ. Бэтти Фридан: "Неспособность пол-

ностью реализовать возможности своего существования как патологии

женщины не была изучена, поскольку это считалось нормальной женской

установкой"(5). Т. Клименкова: "Говорить о "дефектности" женщины

можно лишь в смысле наличия особой ситуации, возобновляющей условия

постоянного вменения женщине некоей "прошлой дефектности" с исполь-

зованием каждый раз исторической инерции, которая сама по себе пре-

пятствует осознанию того, что произошло" (6). Роджер Т. Эймс, Дэвид

Л. Холл: "Альтернатива культурного развития требует, чтобы женщина

принималась на ее условиях, чтобы ей задавали ее вопросы, оценивали

по ее стандартам и допускали ее право на цельность" (7).

Совсем неплохая идея - свести все декодирование четвертой

практики субъективизации к бесконечному цитированию феминистских

текстов: симуляционность обвинений и симуляционность оправданий

сквозят в каждой строчке. Чаще всего встречаются два типа претензий

к структуре-женственности /причем, оба взаимообратимы/: пассивность

женщины и, как следствие, ее "дефектность"; именно с ними борются

феминистки, доказывая активное начало, присущее их структуре, и го-

воря о женском комплексе добродетелей. Позвольте однако заметить,

что спор в корне безоснователен, ситуация подавления алогична, т.

к. репрессия осуществляется исключительно по отношению к присутс-

твующему, легитимному субъекту /невозможно контролировать отсутс-

твующее/. Структура-женственность была введена в оппозицию для соз-

дания видимости равновесия. Оставаясь в информационной изоляции,

женщина обретала некое подобие алиби на случай предъявления обвине-

ния. За женщиной закреплена теневая сторона и в этой тени она всег-

да могла укрыться от навязчивого контроля. Феминизм высветил все

темные пятна, он вывел женщину в центр; ему не удалось опровергнуть

толком ни одного обвинения и структура-женственность оказалась под

воздействием двойной репрессии: с одной стороны - давление на ее

смысловой концепт /женщина - производное от мужчины/, с другой -

критика ее формализации/ феминизм искажает исконно "женскую сущ-

ность"/. Сложившаяся гиперрепрессия всем на удивление облегчила по-

ложение женщины, однако, "бесцветная, рассеянная феминизация" /Бод-

рийар/ способствует созданию "радужной" иллюзии, КАЖИМОСТИ, ощуще-

ния освобождения. Женщину заставили быть женщиной. Когда вокруг нее

выстраивался целый комплекс табу, когда ее элиминировали из сферы

знания, подавление распространилось на конвенционально выстроенную,

отлаженную структуру-женственность, но обязывать техническое орудие

сущностным концептом, влияющим и воздействующим на окружающих - это

уже гиперподавление или симуляционная репрессия.

Феминизм - явление, порождающее запредельные смыслы; он щедрой

рукой разбрасывает около себя приставки "гипер" и "супер". Говоря о

женском базовом "Я" как более родственном к другим, он проводит

жесточайшую операцию принуждения женщины иметь свое, а ничье иное

желание, собственный дискурс, ценность, нравственность и т. д. Ви-

димо феминистические тенденции - это закономерная абсолютизация

традиций западной маскулинистской культуры. Конструирование и субъ-

ективация достигли своего апогея, ведь объективизации подверглось

нечто не существовавшее. Вполне оправдано ожидание последующего

спада /уже начавшегося сегодня/ феминистических интенций; после

критической отметки они пройдут через фильтр децентрализации, но

пока женщина остается самой распространенной мифологизацией, под-

держивающей весь существующий строй. любопытно одно - откуда ожи-

дать ветра диссипации?

 

Четыре заявленных операции субъективизации получили дефиниции,

и, таким образом, исподволь вырисовывается семиологическая система

с ее тремя элементами: означающее - структура-женственность, пре-

терпевающая в ходе мифологизации деформацию; означаемое - феминизм,

привносящий новый концепт в формализованную структуру; и значение -

гипербола маскулинизма. Три компонента отвечают всем требованиям

системы мифа по Барту.

Каков же смысл подобной структурализации? - не надумана ли

она? Отойдите от поиска смыслов хотя бы на некоторое время и окуни-

тесь в полный соблазнов миф женственности, теперь попробуйте оч-

нуться..., смысл опять остался где-то сбоку, он приближался, а за-

тем скрылся за многочисленными иллюстрациями мифа.

Фалло-логоцентризм обеспечивает, спонсирует мифологизацию

структуры-женственности. Этот миф вызревал еще со времен Пигмалио-

на, правда, ему пришлось пережить периоды искусственной "демифоло-

гизации" - инквизицию, суфражизм и т. д. Разоблачение приводило по

большей части к физическому уничтожению /или самоуничтожению/: сжи-

ганию на костре, смерти под копытами лошади или колесами автомобиля

в знак протеста, но никогда - к пересмотру маскулинистских принци-

пов миропорядка, к их деидеологизации. Миф оставляет зазор между

означающим и означаемым, куда в состоянии проникнуть каждый желаю-

щий, оказывающийся сопричастным мифу, принимающий деятельное учас-

тие в его "азартных играх". Попав в систему мифа, человек в конце

концов теряет ориентацию, т. к. вынужден пользоваться двойной кар-

той: ее лицевая сторона репрезентирует означающее, одновременно

просвечивая изнанку означаемого - прежняя структура с феминистскими

элементами, бутылка "Абрау-Дюрсо", наполненная квасом, ближе к теме

- транссексуалы, отстаивающие свои права.

Потеря ориентации, смена пола - еще не децентрализация субъек-

та, скорее всего - установка новых норм в ситуации повальной мифо-

логизации. Быть расщепленным, раздвоенным сегодня стало модно. Миф

потребовал от каждого сделать выбор пола, независимо от биоидных

детерминант; мужчина разрывается между своей симуляцией и гипере-

мужчиной, женщина - между конвенциональной и мифогенной женщиной,

реальность предпочитает гиперреальность, рациональность - внерацио-

нальность. И все процессы происходят на фоне процветающего маскули-

низма в экономической, политической и творческой сферах. Он словно

монолит, архаичный идол, не поддающийся коррозии временем. Его ус-

тановки пронизывают наш язык и мы кружимся на мете, пытаясь сор-

ваться с крючка, вероятно, лишь парадоксальная игра слов, а еще

лучше - полу-слов, намеков, жестов позволит воистину оказаться "по

ту сторону" маскулинизма, не выстраивая "китайские стены" на его же

территории. Если и есть совершенно отличный от маскулинизма опыт,

то он не имеет названия, т. к. получив его, тотчас включится в бес-

конечную игру сингулярностей, вырвавшихся из оппозиционности, но не

преодолевших взаимного притяжения.

Понимая заведомую тщетность попытки применить дескриптивный

механизм к подобному "опыту" /но не в смысле эмпиризма, а в качест-

ве existentia/, во второй части текста основное внимание будет уде-

лено поиску внемаскулинистского способа означивания.

В заключение, порадуем особенно впечатлительных читателей, ре-

шивших, что их миру, спокойствию и благоденствию угрожает разруше-

ние гетерогенными элементами. Маскулинистская культура в существе

своем предполагает наличие чего-то иного, коренным образом отлично-

го от нее, пусть даже и творящего ее или производного от нее. Пе-

рефразируйте цитату Ангелуса Силезиуса, вставляя вместо Бога поня-

тие "женщина", "разум" или еще что-нибудь, и вы увидите неизмен-

ность и универсальность этого тезиса:

"Ich weiss, dass ohne mich Gott nicht ein Nu Kann leben, Werd

ich zu nict, er muss von Noth den Geistaufgeben" (8).

 

_______________________________________

 

1. Gilles Deleuze. Postscript on the Societies of Control.

Cambridge, 1992 year.

2. Т. Клименкова. Феминизм и постмодернизм// Феминизм: Запад,

Россия, Восток.

3. Artour Crocker. Deleuze and Guattari: Two reflections.

4. Августин. О количестве души. VII.

5. Фридан Б. Тайна женщины

6. Клименкова Т. Философские проблемы неофеминизма 70-х гг.

//Вопросы философии. 1988 г. N5.

7. Эймс Р. Т., Холл Д. Л. Китайский сексизм: пропедевтика.

8. "Я знаю, что без моего Бога я не смог бы прожить ни единого

мига; не будь меня, он по необходимости должен был бы умереть".

/нем./ /цит. по Бердяев Н. Смысл творчества. М. 1994 г./