Электронная версия
издания: Иванов Е.М. Я и Абсолют: О
перспективах решения психофизической проблемы. – Саратов: Изд-во “Научная
книга”, 2003. – 108 с.
____________________________________________________________________________
Я И
АБСОЛЮТ
О
перспективах решения психофизической проблемы
28.05.2003 г.
ОГЛАВЛЕНИЕ:
1.
ПСИХОФИЗИОЛОГИЧЕСКАЯ
ПРОБЛЕМА И ФИЛОСОФИЯ СОЗНАНИЯ
3. .ПРОЯВЛЕНИЯ АБСОЛЮТНОГО “Я” В СОСТАВЕ ЭМПИРИЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ: СВОБОДА И СМЫСЛ
6.
.ПЕРСПЕКТИВЫ РЕШЕНИЯ ПСИХОФИЗИЧЕСКОЙ ПРОБЛЕМЫ
1.ПСИХОФИЗИОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА И ФИЛОСОФИЯ СОЗНАНИЯ
Данная работа содержит в себе совокупность философских рассуждений и построений. Можно сказать, что она написана в традициях спекулятивной (метафизической, миросозерцательной) философии. Учитывая преобладающее в современном философском сообществе отрицательное отношение к метафизике, необходимо предварительно сказать несколько слов в защиту философской спекуляции. Безусловно, обвинения в адрес метафизики выглядят вполне справедливыми. За несколько тысячелетий своего существования философия так и не смогла дать убедительные для всех, самосогласованные ответы на исследуемые ею вопросы. Фактически любая философская теория рано или поздно кем-либо оспаривается. Исторический опыт показывает, что в сфере чистого умозрения всеобщее согласие недостижимо. Такое согласие достигается лишь в математическом знании. В естественных науках истина в конечном итоге проистекает не из рассуждений, а из чувственного опыта. Специфика метафизики, однако, именно в том, что мы здесь выходим за рамки чувственного опыта. Но не опыта вообще. Претензии “выйти за пределы опыта” — это не более чем наивный догматизм. Невозможно “выпрыгнуть” за пределы опыта. Поэтому всякая продуманная метафизика непременно апеллирует к опыту, но, как правило, к опыту не чувственному, а сверхчувственному. Беда, однако, в том, что сверхчувственный опыт (т. е. опыт, не имеющий формы чувственности — временности, пространственности, качественности) воспринимается и оценивается неоднозначно. Для одних мыслителей он существует, а для других — нет. Если он признается, то в нем усматривают весьма разные содержания. Отсюда, из этого неоднозначного восприятия сферы сверхчувственного, в значительной мере и проистекают разногласия между философами-метафизиками.
Поскольку философ, как правило, не может апеллировать к чувственному опыту для подтверждения собственных теорий - он обречен на попытки “доказательства” своей точки зрения. Именно в силу невозможности опытной проверки философы всегда пытались доказывать, а не выдвигать гипотезы (которые невозможно проверить), но это им никогда не удавалось сделать убедительно для всех. Все это привело к тому, что возобладало мнение, что специфика философских вопросов такова, что на них в принципе невозможно дать однозначный ответ (см., например, (15)). Если это так, то ценность философии весьма невелика. Конечно, и в этом случае занятие “метафизическими вопросами” не совсем бесполезно. Прежде всего, метафизические рассуждения отвечают глубинной потребности человека в понимании “подлинной природы” того мира, в котором он существует, а также потребности в самопознании. Как возник мир? Почему он вообще существует? Откуда все возникающее приходит и куда уходит? Какое место занимает человек в системе мироздания? Какова природа моего “Я”? Не имея ответа на эти вопросы, мы не способны по-настоящему сориентироваться в мире, осознать смысл собственной жизни, свое предназначение, свои возможности. Человек естественно стремится к полноте знаний — что предполагает осознание неполноты наличных знаний, а значит и смутное чувствование того неизвестного целого, частью которой является известная нам реальность. Человек, таким образом, стремится к полной, самосогласованной (непротиворечивой) картине мира — и это стремление вполне оправдано.
Кстати заметим, что до сих пор ни одна из метафизических (миросозерцательных) систем не дала нам полной, цельной картины мира — даже хотя бы в качестве гипотезы. Все существующие философские системы есть, по сути, не что иное, как незавершенные проекты, дающие в лучшем случае лишь объяснение каких-то фрагментов реальности. Поэтому, даже вне претензии на общезначимость, существует вполне определенная перспектива развития метафизики - в направлении обеспечения полноты и самосогласованности предлагаемых альтернативных “картин Мира”. Вообще наше мышление устроено так, что оно дает вполне достоверные результаты лишь пока мы рассуждаем абстрактно, “в общем”, т. е. пока не входим в детали. Когда же мы пытаемся прорисовать детали — достоверность умозрительных выводов, как правило, теряется. Поэтому, видимо, мы и не имеем философских теорий, продуманных до мелочей.
Ситуация в философии такова, что мы не только не имеем вполне достоверного, непротиворечивого, общезначимого миросозерцательного знания, но даже не имеем однозначного ответа на вопрос: почему мы не обладаем таким знанием? Но последнее обстоятельство дает и некоторую надежду: нам нет никакой необходимости категорически настаивать на неразрешимости всех без исключения традиционных метафизических проблем. Одна из распространенных причин, почему та или иная проблема не поддается решению, — это просто отсутствие достоверной опытной базы. Мы часто не можем дать ответ на тот или иной вопрос просто потому, что не знаем каких-то важных фактов или обстоятельств. Когда эти факты становятся известными, проблема переходит из разряда спекулятивных, умозрительных — в разряд “нормальных” проблем, разрешимых в рамках стандартной научной методологии. Б. Рассел полагал, что философская проблематика лежит на границе религии и науки (46): философы изучают вещи, относительно которых уже утрачена догматическая вера, но которые еще не стали объектом конкретно-научного исследования. Таким образом, философская проблематика — это как бы “еще недозревшая” научная проблематика. Действительно, история науки дает нам много примеров того, как проблема, которая длительное время существовала как чисто умозрительная, затем обретала фактическую базу, становилась предметом опытного исследования. Таким образом, например, философский атомизм трансформировался в научный (физический) атомизм, философская космология и космогония — в научные исследования строения и происхождения Вселенной.
Можно ли надеяться, что и другие философские вопросы получат научное освещение и, таким образом, получат более-менее однозначное, общезначимое решение? Если да, то каких именно фактов и в какой области нам не хватает для осуществления этой цели? Чтобы ответить на этот вопрос необходимо рассмотреть в общих чертах традиционную философскую проблематику. Не будет большой натяжкой, если мы определим философию в целом как “рефлексивную деятельность”. Мы начинаем философствовать с того момента, когда отказываемся от наивного отождествления познаваемого объекта и самого знания об этом объекте, а также принимаем во внимание то обстоятельство, что всякое знание принадлежит конкретному познающему субъекту. Фундаментальные философские вопросы — есть, по сути, вопросы об отношении трех элементов познавательного акта: объекта, субъекта и знания субъекта об объекте. (Решение “субъект-объектной” проблемы, как мы часто видим в современной философии, может заключаться в отождествлении всех этих трех элементов, т. е. в отказе от субъект-объектного противопоставления (отказ от “удвоения реальности”). Здесь как бы вторично возвращаются к “наивному реализму”, но, по существу, это реализм уже лишен наивности. Ведь для того, чтобы осознанно отрицать различие субъекта и объекта необходимо, по крайней мере, допустить саму мысль о возможности такого различия. Таким образом, и в этом случае философствование косвенно связано с рефлексивной установкой человеческого ума). Сфера субъекта и принадлежащего ему знания — есть сфера сознания. Таким образом, основной вопрос философии — это вопрос о природе человеческого сознания и месте сознания в составе интегрального бытия. Вся фундаментальная философия — это, по сути, есть не что иное, как серия попыток “встроить” сознание в общую “картину Мира” (хотя бы даже и ценой отрицания реальности самого сознания, как это предлагают сторонники т. н. “элиминативного” направления в философии сознания (см.: 21, 38, 49, 45)). Сложность научного исследования сознания — в приватном, субъективном характере его бытия. Бытие сознания имеет форму субъективной реальности — это приватное, недоступное прямому объективному наблюдению (а, следовательно, и недоступное для объективного исследования) бытие. Сознание может быть исследовано лишь косвенными методами. Наиболее фундаментальная проблема здесь — это проблема отношения сознания с предполагаемым его материальным субстратом — мозгом (т. н. “психофизическая проблема”). Сознание, очевидно, может стать предметом объективного научного исследования исключительно через какие-либо физические, материальные его проявления. Именно нерешенность психофизической проблемы, следовательно, лишает нас опытной базы, необходимой для перевода проблемы сознания в русло конкретно-научных исследований. А это, в свою очередь, лишает опытной базы и всю фундаментальную метафизику.
Если бы удалось найти позитивное научное решение психофизической проблемы, то многие существующие философские теории утратили бы всякую актуальность — именно потому, что они, по сути, продукт спекуляции на научной нерешенности проблемы сознания. Также как философский атомизм утратил значение после создания научного атомизма, так и философская спекуляция “о природе сознания” утратила бы свое значение, если бы удалось найти “проекцию” сознания в составе физической реальности. В этом случае философские “теории” сознания (и, вероятно, значительная часть всей традиционной философии) превратились бы в “нормальные” научные гипотезы, которые можно было бы фальсифицировать или подтверждать, пользуясь стандартными методами научного исследования. Вместе с тем, представление о научном методе, как о методе “гипотетико-дедуктивном” (44), подчеркивает ценность научной гипотезы и невыводимость гипотез из эмпирических фактов. Это предполагает, что гипотезы предшествуют фактам, есть средство, позволяющее факты усматривать, интерпретировать, понимать их реальный смысл. Но научные гипотезы — это по сути такие же философские спекуляции, но спекуляции, из которых могут быть выведены проверяемые факты. Или же, можно сказать, что философские спекуляции - эта та “почва”, из которой произрастают научные гипотезы. Действительно, всякая научная гипотеза предполагает некоторые представления о “действительном положении дел”, т. е. предполагает некое осознанное или неосознанное философское миросозерцание. Невозможность вывести гипотезы прямо из фактов — минуя мировоззренческие установки, - вытекает, также, из известного факта “теоретической нагруженности” научных фактов. Сами факты в современной науке, особенно в физике, есть нечто зависимое от принятой теории, в частности, теории, объясняющей принципы действия измерительного прибора (58). Все это означает, что во всякой науке явно или неявно содержится метафизическая составляющая, которая принципиально неустранима. Это, безусловно, должно быть верно и в отношении научных теорий, касающихся природы сознания. Во всякую такую теорию неизбежно входит некоторое метафизическое представление о сущности сознания. Однако в свете принципиальной возможности исследовать “физические корреляты” сознания, эти метафизические представления могут в перспективе обрести статус вполне проверяемых научных гипотез. Именно в таком ключе, т. е. как гипотезу, которая потенциально допускает проверку, и следует понимать ту модель сознания, которую мы представили в следующих разделах данной работы.
Остроту рассматриваемой нами проблемы придает то обстоятельство, что современные исследования сознания “с научной точки зрения” (прежде всего, с позиций “нейронаук”), по всей видимости, зашли в тупик. Последнее десятилетие ушедшего века было, как известно, объявлено “десятилетием исследования мозга”. В конце 80-х годов высказывались радужные прогнозы, что к 2000 году “тайна сознания” будет раскрыта и раскрыта именно путем исследования нейрофизиологических механизмов психических функций. Этого не произошло. Следует признать, что никакого существенного прогресса в понимании механизмов сознания за последние десять лет не было. Мы до сих пор не имеем сколько-нибудь ясных представлений о том, каким именно образом мозг обеспечивает высшие психические функции, какие конкретно процессы в мозге коррелятивны “ментальному содержанию” нашего сознания (ощущениям, образам и т.п.). Не ясно даже является ли мозг тем органом, который целиком и полностью определяет факт существования сознания или же он есть лишь элемент более обширной системы, которая и обеспечивает психические функции во всем их объеме. Вполне возможно, что мозг — это лишь “место”, где сознание себя обнаруживает (а отнюдь не то “место”, где оно “производится”). Становится все более очевидным, что не существует какого-либо особого мозгового “центра сознания”. Но и мысль, что сознание есть интегральная функция мозга, — тоже вызывает возражение. Сама формула: “сознание есть функция мозга” сталкивается с логическими трудностями. Ведь мы вполне можем представить себе, не впадая в противоречие, что те же самые мозговые функции осуществляются обычным образом, но при этом не сопровождаются какими-либо субъективными явлениями. Т. е. это ситуация, когда мозг работает совершенно нормально, а сознание полностью отсутствует. (Возможность такого положения дел косвенно подтверждается медицинскими фактами. Так известно, что в состоянии глубокого наркоза кора мозга функционирует вполне нормально, но сознание при этом отсутствует. Можно, также сослаться на феномен “слепозрения” (23) — который указывает на возможность “зрительного восприятия” без субъективной составляющей, т. е. без зрительных образов). Чрезвычайно трудно понять, почему одни нервные явления сопровождаются сознанием, а другие — нет. Также сложно понять, каким образом качественно однородные нервные процессы способны порождать качественно разнородные модально-специфические чувственные феномены. По существу, гораздо проще вообще отрицать существование субъективных явлений, чем объяснить их как “функцию мозга”. Поэтому, видимо, и были так популярны во второй половине ХХ столетия так называемые “элиминирующие” концепции, которые отрицали сам факт существования сознания как некой приватной “субъективной реальности” (49).
Однако в последние десятилетия элиминирующие теории все более теряют популярность. Дело тут не только в том, что отрицание реальности субъективного противоречит интуиции, но и в том, что внимательный логический анализ элиминирующих концепций, предпринятый в последние годы, выявил принципиальную несводимость “ментальных терминов” (описывающих “внутреннюю жизнь” сознания) к каким-либо объективным физическим, физиологическим или поведенческим терминам (51, 65, 70). Основной причиной той кризисной ситуации, в которой оказались нейронауки, является, как нам представляется, неверное понимание самой природы человеческого сознания. “Научный” подход к проблеме сознания, как правило, явно или неявно предполагает натуралистическое понимание человека и человеческого сознания. Вместе с тем, натуралистическое понимание сознания не является единственно возможным.
“Натурализм” в понимании сознания основан на следующих предположениях: 1.Сознание человека есть некая “выделенная” часть бытия. За пределами “моего” сознания находится то, что называют “объективной реальностью” и эта объективная реальность мыслится как нечто, существующее совершенно независимо от “моего” сознания. 2.Чувственно воспринимаемый нами “материальный” мир — это и есть все то, что реально существует. Следовательно, сознание может и должно быть целиком истолковано в терминах, относящихся к объектам этого материального мира. 3.Из предыдущего пункта следует, что если мы поймем устройство человеческого тела, в частности, устройство мозга, то мы получим исчерпывающее знание о природе человеческого сознания.
Такому пониманию сознания можно противопоставить “антинатурализм”, который основывается на противоположных тезисах: 1.Сознание не есть часть мира. Скорее наоборот: мир есть часть сознания. Никакой реальности, которая была бы абсолютно запредельна сознанию и никаким образом не была бы причастной к моему “Я” - нет и быть не может. 2.Чувственно воспринимаемый “физический” мир не исчерпывает собой всей реальности. За его пределами существует “сверхчувственное”, которое непосредственно доступно мышлению и составляет глубинную основу моего сознания. 3.Сознание невозможно полностью объяснить, исходя из анализа устройства человеческого мозга. Мозг — это, скорее, “место проявления” или “коррелят”, а отнюдь не орган производящий сознание. Связь мозга и психики нужно понимать скорее как координацию, чем как причинную связь.
Обращаясь к истории науки, мы видим, что “натурализм” в истолковании сознания имеет относительно недавнее происхождение. Он связан с философским материализмом 17-18 вв., эволюционным учением, со становлением физиологии высшей нервной деятельности и кибернетики. В ХХ веке популярность “натурализма” существенно была стимулирована так называемой “компьютерной метафорой””, трактующей мозг как своего рода “мясной компьютер” (выражение М. Минского), а сознание — как функцию этого “компьютера” (подчиненную некому конкретному алгоритму). Антинатуралистические теории, напротив, имеют весьма древнее происхождение. Так, практически вся древнеиндийская философия (исключая лишь школу “чарваков”) основывалась на антинатуралистическом понимании сознания. (Особенно это относится к недуалистической веданте Шанкары (8 век по Р.Х.)). В Европе антинатурализм восходит к Платону и фактически разделялся всеми ориентированными на платонизм философскими школами (неоплатониками в особенности). В новое время антинатурализм в понимании сознания представлен немецкой классической философией (Фихте, Шеллинг, Гегель), русской религиозной философией (В. Соловьев, С. Франк, братья C. и Е. Трубецкие, Л. Карсавин, Н. Бердяев и др.) и экзистенциальной философией (Ж.П. Сартр).
Главный недостаток современных антинатуралистических концепций сознания видится в полном отрыве от науки и научной картины мира. Антинатурализм, как правило, сочетается с антисциентизмом, т. е. с отрицанием какой-либо онтологической значимости научных концепций. Поэтому подход к изучению сознания в этом случае — чисто гуманитарный, умозрительный. Но это исключает использование антинатуралистических моделей сознания в качестве основания для решения психофизической проблемы (которая, как правило, просто игнорируется). Все это приводит к тому, что мы лишаемся шанса как-то сопоставить антинатуралистические теории сознании с опытными данными и, таким образом, исключается возможность превращения философского учения о сознании в полноценную науку. (Еще Шопенгауэр мечта об “экспериментальной метафизике”. В настоящее время возможность опытного решения “метафизических” проблем наметилась в квантово-релятивистской физике. Многие “умозрительные” вопросы о природе пространства, времени, причинности, пределах познания и т.п. уже исследуются в эксперименте (57). Но именно основанное на опыте решение психофизической проблемы и дало бы нам истинную “экспериментальную метафизику”, позволило бы распространить экспериментальный метод на фундаментальные области философской проблематики). Задача, которую мы ставим перед собой в данном сочинении — попытаться совместить антинатуралистическое понимание сознания с научным подходом, в частности, мы попытаемся выяснить каким образом антинатурализм может способствовать решению (или хотя бы прояснению перспектив решения) психофизической проблемы.
Каким бы образом мы не понимали сознание — в любом случае оно должно быть как-то “спроецировано” в физический мир. Ведь сознание, так или иначе, действует в физическом мире, иначе мы ничего не могли бы сказать о нем, о его содержании. Ведь говорение — это физический акт и то, что проявляет себя в речи, тем самым действует в физическом мире. Антинатуралистическое понимание сознания, на наш взгляд, не должно влечь за собой отрицание онтологичности научных построений, оно вполне совместимо с представлением, что наука действительно познает реальный мир, а не является просто неким “культурным” феноменом, существующим лишь в силу нашей потребности “привести в порядок” наш чувственный опыт. Но, вместе с тем, антинатурализм в теории сознания предполагает новую интерпретацию самого смысла научных теорий. Можно сказать, что антинатурализм в теории сознания предполагает антинатуралистическое истолкование научной картины мира. Как нам представляется, неклассическая физика дает нам прямой повод для такого рода “реинтерпретации” научного знания.
В последующих главах работы мы рассмотрим основные аргументы в пользу антинатуралистического понимания сознания, представим конкретную модель сознания, рассмотрим следствия, вытекающие из принятия этой модели. Затем мы применим полученные выводы к анализу состояния и перспектив решения психофизической проблемы. Еще раз подчеркнем, что мы вполне отдаем себе отчет в том, что любые умозрительные, “метафизические” построения, даже если они апеллируют к некому “духовному опыту”, не являются доказательными. Поэтому предлагаемая нами далее модель сознания должна рассматриваться именно как научная гипотеза, что предполагает возможность и необходимость ее опытной проверки.